"Отпеваю ее в своем сердце"

Мы давно существуем в мире двойных стандартов. Как тут учить и воспитывать студентов? Своих-то собственных детей как растить, чтоб была у них четкая система нравственных координат, чтоб знали, чего ради живут?..

Любимая ученица Марии Владимировны Елена Сибилева, доктор медицинских наук, профессор и давно уже заведующая кафедрой педиатрии нашего медицинского университета, навсегда запомнила их давний разговор наедине. И то, как легко, будто выдохнула, ответила на ее вопросы учитель.

- Леночка, это, в общем-то, просто. Надо жить по совести. А учить своим примером. Только своим примером.

Сама она так и жила. Свято верила, что врач - это не должность и даже не профессия, "это жизнь, целиком отданная людям и делу". И если об этой жизни писать, к месту самые высокие слова, которых она всегда боялась. Такие, как Подвиг (а у нее-то он был повседневный и почти невидимый), как Долг, Вдохновение и как вовсе не модные ныне Подвижничество и Самопожертвование (не потому ли не модные, что задвинуты в угол сами понятия, сам смысл, что за ними?).

Я почти не писала о ней: слишком хорошо знала, как она этого не любит и не хочет вообще. Для меня это было как вето. Лишь дважды я нарушила его.

Когда вышел ее "Часослов", первый полный перевод на русский этой удивительной книги молитв-исканий великого немецкого поэта Райнера Марии Рильке. Автор перевода и сама понимала, что мало читателю ее преди-словия к книге, надо же как-то объяснить ему, почему случилось, что человек, более полувека посвятивший педиатрии, вдруг на "следующем этапе жизни" полностью погрузился в бездонность поэзии Рильке, самого недоступного, недосягаемого даже для профессионалов-переводчиков. Ведь Марина Цветаева неслучайно называла его загадкой для будущих поэтов. Мария Владимировна знала, что в своеобразном послесловии к "Часослову" я непременно расскажу о человеке, который вместе с Мариной Цветаевой подвел ее к Рильке, - о Майе Моисеевне Лурье, преподавателе английского языка Архангельского педагогического института. Вот это ей было нужно! Как поклон памяти человеку, который стал настоящим другом.

А в 1998 году в Северо-Западном издательстве (это в Архангельске, который многие считают провинцией!) вышел самый полный в России сборник переводов из Рильке, да еще и с параллельными текстами на языке оригинала (немецком и французском). О таком сборнике даже мечтать страшновато было. Но - получилось! Всё получилось! "Все-таки это чудо. Я, наверное, напишу для литературного музея, как родилась эта книга. О людях и каких-то неслучайных случайностях, которые помогли ее появлению", - планировала она.

Вышло, что я ее опередила. Чудо-сборник, сделавший бы честь даже солидному столичному издательству, Марию Пиккель сделал известной среди переводчиков и поклонников поэзии Рильке и - среди рилькеведов.

Едва услышав по телефону печальную весть, наш общий с Марией Владимировной друг, московский поэт (и переводчик Рильке, и автор интереснейшего о нем исследования) Зинаида Миркина тут же написала дорогое мне письмо. Я не могу его не привести.

"Хотела написать Вам совсем другое письмо, вот сегодняшнее известие диктует совсем иное... Писать трудно, но не написать хоть немного невозможно.

Когда-то Мария Владимировна разыскала меня по нескольким строчкам моего перевода из Рильке, напечатанного не помню в каком журнале. Это лет двадцать назад. Письмо ее покорило меня. Я увидела человека такого огромного, такого горячего сердца, что всё мое сердце раскрылось ей. Чистота и глубина ее были огромны. Наша переписка становилась всё интенсивней. Ее письма были светящие и греющие...

С годами ей становилось всё трудней и дышать, и писать. Но ведь как был потрясен Евгений Александрович во время нашего визита к Вам в Архангельск (речь идет о Е. А. Ямбурге, известном московском педагоге и ученом, члене-корреспонденте РАН. - В.Р.). Он прийти в себя не мог от того, насколько она в свои девяносто три года всё еще требовательна к себе, а не к другим. У нее мысли были только о том, что ОНА должна людям, а не они ей. Он воспринял это как чудо. И когда мы с ней уединились, она говорила только о том, как помочь одному ее очень талантливому другу.

Иногда становилось страшно: не слишком ли много Мария Владимировна взваливает на себя, не слишком ли требовательна к себе. Хотелось защитить ее, но как? Она любила, и это было ее счастье, хотя иногда и счастье бывает не по силам. Но как бы то ни было, и в свои девяносто три года она носила в себе детское и материнское сердце одновременно. Вечная мать и вечное дитя, совсем не смотрящее на себя со стороны, себя не замечающее.

Я отпеваю ее в своем серд-це. Баюкаю, как ребенка. И бесконечно благодарна судьбе за то, что знала ее.

Больше не могу. Обнимаю Вас. Поплачем вместе. Ваша Зина".

А на полях сделал приписку Григорий Померанц, философ и культуролог, муж Зинаиды Александровны:

"До меня дошли только отголоски этой большой души, через Зину. Но пусть в этом письме будет и мой отголосок. Мы с Вами".

В день прощания неожиданно из Магадана позвонил Роман Романович Чайковский, заведующий кафедрой ино-странных языков тамошнего университета. Мы знакомы только заочно, через Марию Владимировну. Он давно уже свил в Магадане крепкое гнездо рилькеведов... Теплый голос сказал: "Дер-житесь. Передайте наше сочувствие родным. А мы любим и будем помнить".

И уж совсем неожиданно на этих днях позвонила одна молодая архангелогородка:

- Неужели городские власти не выкупят квартиру Пиккель, чтоб там была квартира-музей Марии Владимировны?

Попыталась опустить девочку на землю.

А про себя всё думаю: "Поймем ли мы, осмыслим ли, какую брешь оставил в нашей жизни уход "себя не замечающего" почетного гражданина Архангельска?"

Вера РУМЯНЦЕВА