- Говорят, Моцарт не стал бы Моцартом, если бы не его отец.
- Я думаю, если бы не отец, Моцарт бы и не родился.
- Ваши родители - музыканты. Роль родителей была решающей в вашем выборе?
- Роль родителей всегда решающая, особенно, если ты скрипач. Технология игры на инструменте заставляет начинать заниматься с пяти лет. В этом возрасте трудно говорить о собственном осознанном выборе рода занятий.
- Помимо того, что вы скрипач, вы еще и дирижер. Как это совмещается?
- Это две разные профессии, у которых нет почти ничего общего. Я живу в двух мирах. Мне это очень нравится. Хочу, чтобы так продолжалось.
- Вы играете на уникальной скрипке Джузеппе Гваданини 1782 года...
- Она из Золотого периода итальянцев. У меня не одна скрипка, но играю я на этой. В последнее время скрипка стала средством вложения денег. Японские корпорации покупают скрипки, и они лежат в сейфах. Скрипка сейчас волнует людей с разных сторон. Это как у Сент-Экзюпери в "Маленьком принце": если описывать дом - красивая черепичная крыша, на окнах герань и перед дверью розовый сад, - люди не смогут себе представить этого дома. А если сказать, что я видел дом, который стоит 300 тысяч франков, люди воскликнут: "О! Какая красота!"
Самые знаменитые скрипки - Страдивари и Гварнелли - стали стоить сейчас миллионы долларов. И людям кажется, что, наверное, это действительно красота! Может быть, к произведениям искусства нужно подходить и с этой стороны? Иногда люди приходят в Эрмитаж и спрашивают, какая здесь самая дорогая картина.
- С Архангельским камерным оркестром получилось у вас единство?
- Не мне судить. Наверное, да. Чувствовать оркестр - это часть профессии.
- Традиционный вопрос: как вам архангельская публика?
- Очень хорошо было. Полный зал! Чувствовалось, что люди хотят слушать.
- В зале звучали "несвоевременные аплодисменты". Как вы относитесь к таким ситуациям?
- Знаете, аплодисменты не могут быть не вовремя! Последние тридцать-сорок лет не принято хлопать между частями. Эта традиция очень сомнительна, потому что на тех же самых частях, которые звучали, когда впервые исполнялась опера Верди, скажем, "Трубадур", то стретта Манрико бисировали несколько раз. Не то чтобы все сидели тихо и никто не хлопал, а публика заставила ее повторить несколько раз! Когда в Москву приезжал Сарасате в 1903 году и играл на бис в Большом зале консерватории, то публика вставала и кричала "Браво!" в тутти! От восторга, а не потому, что она такая невоспитанная. Вот поэтому эта традиция мне и кажется сомнительной. Я не вижу никаких причин, по которым нельзя вдруг, когда закончилась часть, захлопать, выразить свои чувства, если они вдруг у людей появились. Думаю, что эта традиция скоро уйдет.
- Какова сегодня музыкальная культура в России?
- Я считаю, что она находится в крайне тяжелом положении.
Какие-то вещи - в состоянии позорном. И как часто это бывает, по совокупности причин. Думаю, в этом виноваты все вместе. У нас такая жизнь, потому что мы такие. В этом виноваты и артисты, которые позволяют себе делать со сцены то, что они делают сейчас. В этом виноваты и власти, которым традиционно до серьезной культуры нет никакого дела. В этом виновата и публика, которая мирится с тем, что происходит. Я думаю, что это только начало. Мы потеряли очень много в музыкальном образовании. Если говорить о каком-то "улетевшем на Луну" от собственного величия артисте, то это еще не так страшно. Как говорил Булгаков: "Человек смертен. Иногда он смертен внезапно. И ясно, что это ненадолго". А вот образование... Оно не поправится быстро.
- Возможно ли возрождение?
- Здесь общий закат музыкальной классической культуры и в целом классической культуры. Я имею в виду ту музыку, которой я занимаюсь, которая принадлежит западноевропейской классической культуре, идущей от греков, римлян. Если вы посмотрите на то, что происходит сейчас в мире, то с трудом скажете, что в целом мы живем в обстановке классической культуры. В музыке - явный закат. Главным образом, это видно, потому что ничего не происходит. Лично вы можете назвать композитора, который вам нравится из классической музыки?
- Да, Иоганн Бах.
- А вы можете назвать человека, который пишет музыку сейчас и чья музыка вам нравится?
- Боюсь, что не могу.
- Вот это и значит то, что сегодня мы наблюдаем период упадка.
Есть страшный барьер между тем, что люди пишут, и тем, что люди хотят слышать. Потому что вся та музыка, которая звучит сейчас, - это музей. Но она не была такой раньше. Она вся написана по поводам. Вот эта - для того, чтобы кто-то послушал после обеда концерт. Эта - для того, чтобы во время обеда было не скучно. Музыка, кроме возвышенной роли, еще несла какую-то функцию. И человеку некогда было думать о том, как он одинок и несчастен в этом мире. Например, вы шли в театр, где должны были что-то играть. Там не играли то, что было написано раньше. Это было никому не интересно! Интересно было только то, что написано сейчас!
- А сейчас интересны интерпретации...
- А вот это уже называется "круг". Соответственно, замкнутый. Вы приходите и знаете, что будут концерты Баха. И вы их слушали если не сто раз, то десять точно. И вы знаете, что будет. Точно знаете, что все в черных фраках, и все молчат и все играют, и хлопать нельзя. Ничего интересного. А я вот в рубашке - какая новость!
- Это, наверное, как в спорте: идет определенное развитие.Есть физические пределы. Рекорды уже минимальные, и то за счет допингов.
- Нет, спорт - это совсем другое. В спорте нет никакого развития.
Спорт изначально появился как игра. Этот психоз захватил мир: миллиарды человек сидят перед экранами с горящими глазами и смотрят, как десять человек гоняют мяч. Никакого процесса созидания в спорте нет. Ты добежал или ты не добежал. А я воткнул себе шприц в задницу и добежал в два раза быстрее. А вы создали контору, чтобы меня ловить.
- А ведь есть еще трудолюбие, настойчивость. Они ведь важны...
- Нельзя же сказать, что Бетховен стал Бетховеном просто потому, что много работал в детстве! Тот, который рядом работал ничуть не меньше, писал катастрофически бездарную музыку! Это значит, что все-таки этот процесс от человека не зависит вообще.
- Как вы относитесь к частому употреблению вашего имени средствами массовой информации в Европе, в России?
- Я делаю свое дело, а они говорят. Это тоже какой-то странный всплеск: невероятный информационный бум, который не всегда отражает реальное положение дел. Единственное, что я могу сказать, - я ничего для этого не делаю.
- Но у вас есть какой-то свой подход в работе с прессой?
- У меня есть партнер - юрист, бизнесмен. Мы вместе организовали конкурс Паганини в Москве. Есть два подхода в работе с прессой. Первый: их можно всех купить. И пусть они пишут то, что мы им скажем. Степень продажности журналистов - ни для кого не секрет. Как говорил Сталин, всему есть своя цена, и она не всегда выражается в деньгах. Мы применяем принципиально другой подход: делаем пресс-конференцию и общаемся - так, как я с вами. Бывают хорошие статьи, а бывают совершенно немыслимые. Я являюсь членом английского клуба. Там еще Пушкин состоял. Недавно подходит ко мне человек и говорит: "Я отвечаю за прессу в московском английском клубе. Скажите два предложения, и мы напечатаем". Я сказал два предложения. Выходит журнал: там очень хорошие два предложения, но я их не говорил. Поэтому есть что-то такое в СМИ, чего я понять не могу!
Беседовала Антонина ПОНОМАРЕВА.
.JPG)
