Мордой в дырку?

И такая тоска взяла! Только теперь, спустя пять лет, дошло: у нас самих ничего подобного уже не будет. Эта мысль как-то не приходила в голову раньше. Я уезжала из города работать в Коряжму, я не переставала общаться с Галиной Павловной, я иногда видела на улицах манекенщицу Свету Плетневу, а в телевизоре - Наташу Фридман, я заходила иногда в чайковский магазин на Воскресенской и по инерции искала там эксклюзивные модели с подиума. И почему-то казалось, что все еще вернется.

И вдруг, в воскресенье, все кончилось. Разумеется, Архангельск после смерти театра моды не умер сам. Пошли в рост выходцы из театра - Резицкие и Терюхин, Архангельск открыл для себя новые имена - Кати Умывакиной, например. Меховые ателье к тому же стали популярными, и трикотажные, и бутики всякие пооткрывались...

Но не жду теперь 8 Марта и традиционной премьеры. Не тщусь похудеть, чтобы влезть в модели кого-то из манекенщиц, не коплю деньги на эксклюзивные дизайнерские штучки... Это чисто бабское чувство. Но есть и другое - профессиональное или местечковое, как назовете. Город потерял не просто театр - он потерял профессиональный взгляд на моду и на праздник, связанный с ней. Город потерял брэнд. Потерял те стилизованные северные костюмы, что с радостью приобретали музеи, и что давали ощущение причастности к истокам. И московских клиентов потерял.

Еще одна моя приятельница, живущая сейчас в Ялте, тоже шьет. Ее работа - платья для фото. Ну, знаете, в которые любят обряжаться отдыхающие. Пышные такие, "королевские"... Меня в октябре тоже в такое засунули, веер в руки дали, парик и шляпу нахлобучили и хотели заставить сесть на трон. Типа принцесса какая... Я обхохоталась и взгромоздилась в ворохе тканей и кружев на навороченный мотоцикл. Подружка изумилась: "До тебя, - сказала, - никто до такого не додумался". Ну зачем мне пластиковый трон?

Так вот: там, в Ялте, и платья, и трон - бутафорские, хотя и качественные. Даже киностудия Украины хотела бы такие приобрести. А отдыхающие просто в очередь стоят за минутным "царским" ощущением! Я же не люблю мордой в дырку и с чужой красивой фигурой. Я люблю быть неповторимой сама. И это ощущение давал театр "Чайки". Когда я покупала что-то его из коллекций, модельеры тоже дивились: "Куда вы в ЭТОМ пойдете?" А я ходила везде. И дети, завидев меня в яркой "клоунской" куртке в таком же слякотном унылом ноябре, кричали: "Мама, Новый год пришел!" А от новогодья на мне были всего лишь яркие краски. Та куртка и стоила-то рублей пятьсот...

А еще я тоскую по "Чайке", которая была для меня правильным символом перестройки. Та же Симонян, как и многие новые русские, могла тогда безумно разбогатеть, а она изо всех сил тряслась над своим театром. Искала немыслимые ткани, привлекала к работе над спектаклями мужа, хореографов, дизайнеров, удерживала на приемлемом уровне зарплаты швеям, а не строила втихушку дачи и не закупала "пачками" автомобили. И я думала: "Надо же, каким человечным может быть капитализм!"

Да не жалею я ее! Все в порядке у Галины Павловны. Это не она потеряла "Чайку". Это Архангельск ее потерял.

Елена Малышева